Путь Проклятого - Страница 84

– Это был сейф в Banca Commerciale Italiana, Рувим. Дорогая ячейка, которую не вскрыть без постановления суда. Они проникли в мой дом. Они следили за мной в Вероне. Они и здесь следят за мной!

– Кто?

– Не знаю! Они…

– Ты бредишь, мой друг! Ты просто очень огорчен кражами!

– Таких случайностей не бывает, – сказал Каприо своим прежним голосом – мягким, с прекрасной лекторской дикцией. – Рувим, не считай меня сумасшедшим. Я такой же, как был раньше. Просто я боюсь…

– Для человека, который первый раз преступил закон, ты ведешь себя прекрасно, Чезаре. Успокойся. Тебе нечего бояться. Мы не представляем никакой опасности ни для кого. У нас нет доказательств, а мои переводы – не более чем беллетристика. Прекрасный образец эпистолярного жанра, стилизованный под стиль того времени. История закончена. Собирайся, я провожу тебя на вокзал. Хочешь, я поеду с тобой и побуду рядом? Хотя бы несколько дней, пока все не успокоится?

– Хорошо, – неожиданно согласился итальянец, и сразу же обмяк на стуле, будто бы был не человек, а кукла, у которой в момент кончился завод. – Я поеду. Только сам, не надо ехать со мной. Все равно, где они найдут меня. Пусть лучше дома. Я устал. Я очень устал…

– Нет никаких «их», – мягко возразил Рувим. – Все кончилось. Пройдет полгодика и ты сам будешь смеяться над своими страхами! Ты много работал, друг мой. Надо иногда отдыхать. Приводи себя в порядок, Чезаре, садись в Евроэкспресс и поезжай в Австрию, в горы.

Он говорил с профессором, как с ребенком, да тот и походил на ребенка – растерянного, испуганного, подавленного случившимся – только седина и морщины на лице мешали образу.

– Там прохладно, там тихо… – уговаривал его Кац, аккуратно взяв за холодную и безжизненную ладонь. – Будешь гулять по альпийским склонам, сидеть у озера и писать мне письма электронной почтой, рассказывать о своих мыслях… Как Флавий сыновьям!

– Как Флавий? – произнес Каприо еле слышно, голос его звучал как затихающее эхо. – Эти письма… Я не говорил тебе, Рувим. Эти письма – это и не письма вовсе. Это его последний роман…

– Чей последний роман? – переспросил Кац. – Флавия?

– Флавия… – отозвался профессор и посмотрел на Рувима глазами больного бассета. – Я узнал об этом уже после твоего отъезда и забыл написать. Это действительно письма в никуда, без адресата… Рувим, в 99-ом у него не было сыновей. У него давно никого не было.

* * *

Хоть Нерва-воин и стал властителем Рима – Цезарем Нервой Траяном Августом, он не имеет права считать меня «придворным евреем». Я не его еврей. Это Веспасиан называл меня «мой еврей», но он спас меня – пощадил, хотя мог легко предать мучительной смерти. А ведь я лгал ему.

Можешь ли ты представить более неудачное начало для длительных отношений (я намеренно избегаю слова дружба и позже объясню тебе почему!), чем бессовестная ложь? Я предсказал Веспасиану императорский титул! Предсказал только для спасения своей жизни, и это была отчаянная, совершенно лишенная даже тени правдоподобия ложь!

Веспасиан, впавший в немилость у Нерона, был отослан из Рима с глаз подальше, в провинцию, в вечно бунтующую, непокорную провинцию, населенную странным народом, который все никак не хотел подчиниться могучей империи! Отослан воевать и бесславно сгинуть в Иудее по истечении короткой человеческой вечности. Ну, какие у него были шансы стать Цезарем? Да никаких!

Но я все-таки оказался прав в своем безумном предсказании!

Нерона сменил Гальба, Гальбу – Отон, Отона – Виттелий, а Виттелия вышиб из седла увалень-крестьянин Веспасиан. Безумный водоворот из крови, амбиций, жестокости, убийств, самоубийств, измен, а в результате наверх выплыл лишь тот человек, родовое имя которого я взял себе взамен данного при рождении. Как повезло мне – сбылась моя отчаянная ложь!

И Веспасиану повезло, но тому, кто стремится к власти, кроме везения, полезно все-таки иметь под рукой в нужный момент верные легионы!

Солдаты, ликуя, провозгласили его Цезарем и на кончиках копий внесли в Рим. А потомок Хасмонеев, священник первой череды, один из вождей Иудейской войны, военачальник, руководитель обороны героической Иотапаты Иосиф бен Маттиаху стал «императорским евреем», летописцем Иосифом Флавием. Пройдут годы, и я буду жить во дворце Веспасиана. А потом у Тита, который подарит мне дом, в котором я нынче живу, и в котором ты и твой брат всегда желанные гости. И Домициан, самый слабый из Флавиев, будет благоволить ко мне, потому что он верил, что именно мои слова сделали его отца императором.

Кстати, за точно исполнившееся предсказание Веспасиан наградил меня с истинно римской щедростью – с меня сняли цепи и ошейник. Это была вторая милость Цезаря, но первой своей милостью он даровал мне жизнь, и за это я готов простить ему несвоевременную вторую.

Я стал свободным человеком, но никогда до того, даже будучи в цепях, я не был так несвободен!

Мой выбор, мой страх, мое нежелание умирать превратили меня в предателя, писателя и римлянина. Потому что, умерев тогда, я не стал бы ни предателем, ни писателем, ни римлянином. Я стал бы мертвым евреем, одним из тысяч умерших в Ершалаиме, Гамале, Иотопате, Махероне, Мецаде. И не было бы на свете ни тебя, ни твоего брата, ни моих книг. Ничего бы не было. Посмертная слава? Слишком слабое утешение, да и была бы она? Что я мог знать о своей будущей жизни в тот момент, когда шагнул из кровавой тьмы мины на свет, в руки поджидавших меня врагов? Ничего. Но с тех пор не было такой минуты, чтобы я не сомневался в своем выборе. Не было дня, чтобы я не вспоминал страшные последние мгновения в подземелье под городом, который я так и не защитил. Я знал, что Иотопата падет. Я знал, что все кончится плохо. Я не сбежал, не сдал город Титу и держал оборону так долго, что даже враги восхищались моим упорством! 47 дней осады. 47 дней кошмара. Что я мог ещё сделать, сын? Что я мог изменить своей смертью?